■
Куда я лезу?

■
На крышу собственного дома.

■
Всё потому, что Кисонька решила, будто печная труба не в порядке.
Была гроза.
Мы сидели в гостиной.
Раздались грохот и треск.
Мелькнула яркая вспышка.
Электричество погасло.
И тотчас вспыхнуло.

■
Кисонька утверждает, что это была молния.
Даже целых две: одна ударила в трубу, другая влетела в гостиную.
Шаровая молния влетела в гостиную неизвестно каким образом.
Окна закрыты, двери заперты, а молния влетела.
Или возникла сама собой.

■
Дочитав до этого места, Кисонька возмутилась: как же так, совершенно проигнорирована шаровая молния, а она, между прочим, летала по нашей гостиной.
Очень по-мужски: яркое символическое явление пропустил, зато своего персонажа, то есть себя, вознёс с первой строки.

■
Если слушать Кисоньку, дело было так.
Молния искрится и трещит, а мы смотрим на неё, застывшие, не в силах произнести ни слова.
Молния полетала по гостиной, поводила жалом, как любопытная сплетница, ничего, к счастью, не воспламенила и юркнула в камин.
И в дымоходе взорвалась.
Бабах, и только облако из топки плюс запах озона.

Реальность раскололась.
То ли одна молния расщепила её, то ли целых две.
То ли одна и две одновременно, то ли вовсе не было никакой молнии.

– Они повсюду, – сказала Кисонька, стирая с оконного стекла кровавый ошмёток. – Тебе надо поговорить с психотерапевтом. Однажды ты и меня пришибёшь.
– Я тебя воскрешу.
– Открой оливки, пожалуйста, – Кисонька протянула мне банку, с которой сорвалось открывающее колечко.
Я принялся искать нож.
– Сейчас они приедут, а у нас ничего не готово. Ты так долго ходил за покупками.
Я чихнул.
– У тебя уже на меня аллергия, – сказала Кисонька.
Я нашёл нож, вогнал его в банку.
– Стол не накрыт, дом не убран, я одна ничего не успеваю. Никто мне не помогает, как будто мы существуем в разных мирах: я в одном, а ты и остальные в другом. Как будто мы персонажи из разных историй. Ты и я.
Я подал Кисоньке открытую банку. Она взяла маленькую вилочку и принялась извлекать ягоды.
Я стоял за её спиной, смотрел на её шею в завитках и думал, не воткнуть ли в эту шею нож.
Лезвие в оливковом рассоле.

■
– А ну пшёл! – шуганул я сам себя.
– Дай сюда! – я отнял сам у себя нож, повернул кран и пустил воду, чтобы долго полоскать под струёй орудие несостоявшегося убийства.

"Мимо проезжают различные автомобили российской, японской и европейской сборки.
Непостижимо, но прямо тут, перед этой остановкой, между нашей деревней и дачами Большого Театра, когда-то шла Великая Армия.
Одно название — Великая, а на деле длинная колонна мужчин, нагруженных оружием и предметами быта.

***
Говорят, у нас тут дорог нет, а по-моему, не страна, а одна тотальная дорога.
И все в ней бродят туда-сюда.
Большая дорога, на которой всегда есть чем поживиться.
Поживиться есть чем, но раздолбано всё ужасно.
Да и дороги как таковой всё-таки нет.
Ни разметки, ни знаков, ни покрытия.
Повсюду топь и перекати-поле.
Но всё равно по этой топи постоянно кто-то хлюпает.
Иногда в одиночку, иногда толпами.
Западные соседи время от времени хотят всё это если не наладить, то хотя бы как-то отформатировать, снаряжают Великую Армию, но дело всегда заканчивается одинаково — гости не встречают здесь ничего, кроме самих себя.
Русская бедность будит в них высокомерие, русское богатство — жадность, русское варварство толкает на жестокость, русское отчаяние приводит в действие страх.
Всё вместе погружает в апатию.
Россия — спичка, воспламеняющая в каждом скрытые черты. Воры превращаются в пророков, утончённые аристократы — в каннибалов.
А дорога эта вьётся вокруг планеты, если разобраться, обматывает её слоями. Никакой планеты, если разобраться, нет, а есть клубок из одной бесконечной дороги.

■
Поминая добрыми словами час, когда мне пришло в голову купить этот злополучный аксессуар, я встал на карачки.

■
И полез.
Земля была холодна, пол низок. Тесноту усугубляли гвозди, торчащие сверху из досок.
Поводив лучом, я обнаружил розовый комок. Боа выглядело будто улика на месте зловещего преступления.

■
Я выключил свет – ничего не видно.
Посмотрел на свою руку – нет руки.
Ничего нет – сплошная тёмная материя.
Очень практичная ткань: никакая грязь на ней не заметна и самой её тоже не видно.

...

■
Я задышал часто, как птица в сарае.
Кисти рук выворачивает, ступни дёргает, голову трясёт, рот перекосило, подбородок ходит из стороны в сторону, будто я запрещённых препаратов перебрал.
Ко всему прочему из тёмной материи выскочил хер.
Непроизвольная реакция тела на стресс.
Хер одиноко горит во мраке и упирается в приседающий дом, становясь от этого крепче.
Мелькнула жуткая мысль, что дом с хером нарочно пристраиваются друг к другу.
Вдобавок хер облепили мотыльки. Ползают по нему, перебирая лапками, принося мне этой щекоткой невыразимые страдания.

■
Кисонька перечёркивает собой кровать, образуя запрещающий знак.
Яркий луч проникает через щель между ставнями и рассекает Кисоньку пополам. Так иллюзионисты распиливают на арене улыбающихся женщин.

Кисонька раскинулась, как пьяное хамло, поперёк кровати.
С одного конца ножка с красивыми пальцами, с другого – горячая и симметричная розовая
голова c закрытыми глазами.
Из-под наваленных как попало кудрей торчит ушко.
Губки приоткрылись, веко со вчерашней подводкой скомкалось.
Кисонька прислушивается к чему-то во сне. Пытается что-то понять.
Такие лица бывают у жертв терактов или, наоборот, у застреленных террористов.
Как-будто тайна вот-вот должна открыться, но всё никак не открывается.

Я от Кисонькиного запаха теряю разум.
Начинаю её обожать настолько, что хочу скомкать, запихнуть под одежду, прижать к сердцу и всегда там носить.
Главное – никогда этого не делать.
Подобного скомкивания её организм не выдержит.
Но есть у меня и менее опасные желания – я хочу ею стать.
Хочу немножечко побыть Кисонькой.

– Совсем не хочется просыпаться. Не хочется жить. Зачем жить? Я никому не нужна. Я мёртвая, не различаю ни запахов, ни цветов. Я нужна тебе только для того, чтобы трахать по утрам и пользоваться моими идеями. Ты не заботишься обо мне. Я чувствую себя кольцом, завалившимся за диван...
Омрачённый таким поворотом дела, я всё же отметил про себя великолепие метафоры.
Я потянулся за телефоном, чтобы записать, но передумал. Записывать в такой момент – это уж слишком.
Постараюсь запомнить методом ассоциаций.
Кольцо.
Кольцо, как у Толкина.
Диван... у бабушки был диван, обтянутый зелёной материей. Зелёный колючий диван, за который завалилась Кисонька...
– По утрам мне кажется, будто жизнь держит меня под водой. Держит насильно и смотрит, как я захлёбываюсь. И ждёт, когда я захлебнусь.
Снова метафора! И опять прекрасная, яркая, сочная, говорящая!
Толкин, диван, вода...
Я схватил телефон и начал вбивать слова.
– Я живу будто не с тобой, – сказала Кисонька. – Будто одна. Я чувствую, что ты здесь и не здесь. Ты всегда в своих мыслях, в своём телефоне, что-то записываешь. Я живу не с тобой, а с целой толпой чужих мне персонажей. Они торчат в нашем доме, едят нашу еду, спят в нашей спальне. Иногда я не знаю точно, с кем занимаюсь любовью, с тобой или с кем-то другим.

■
Небесный кондуктор прокомпостировал черноту звёздами.
Полный космос гашёных билетов. То ли уже негодных, то ли бессрочных, с открытой датой.
Кисоньки нет, она сдержала слово – бросила меня.
Я вошёл в дом.
Каменный пол отражает глянцевые блики, музыкальный инструмент кокетливо мерцает.
Несколько столиков-пней, словно пучок грибов, торчат на балконе перед спальнями второго этажа. По стенам балкона развешаны картины, на балкон ведёт лестница цвета коралловых губ.
Деревянные балки поддерживают далёкий потолок.
Потолок поделён на жёлтые кессоны, в каждом – белый лепной цветок.
Из центрального кессона свисает раскидистая люстра с цветными леденчатыми плафонами.
В разинутой топке камина горят поленья.

Существует ещё один способ утреннего воскрешения Кисоньки.
Срабатывает в любых ситуациях.
Достаю свёрнутый в рулон электрический матрасик, раскатываю на кровати рядом с Кисонькой, включаю.
■
Личико Кисоньки перестаёт расплываться и обретает отчётливость.
■
Поверх матрасика расстилаю плёнку на манер маньяка-чистоплюя.
Говорить ничего не приходится, Кисонька сама переползает на плёнку.
Личико оживляется.

■
Открываю большую зелёную банку, насыпаю из неё в миску, разбавляю тёплой водой, перемешиваю.
По комнате расползается таинственная вонь.

■
Так пахнут могилы древних королев.

■
– Ты такой вонючий, – говорит Кисонька, потягиваясь.
Губки её образуют озорную улыбку.

■
Черпая из миски, обмазываю Кисоньку получившейся жижей.
Жижа обладает чудодейственными свойствами.
Кисонька приятно скользит под ладонями.
Всё выглядит так аппетитно, что хочется лизнуть.
Украдкой пробую с пальца.
Кисло и на зубах хрустит. Наверное, мощи одной из тех самых древних королев.

■
На воскрешение Кисоньки уйдёт полчаса.
Надо их чем-то занять. Например, посмотреться в зеркало.
Увидев отражение, я не стал мыть руки.
Остатками жижи я нарисовал вокруг глаз круги, а через лоб, нос и подбородок провёл вертикальную линию.
И натыкал точек тут и там.
Не то чтобы я любил играть в дикаря, просто жижу жалко, она довольно дорогая, даже если по интернету покупать.
Плюс стоимость самой процедуры.

■
Заляпав Кисоньку со всех сторон, я плотно обмотал её полиэтиленом и накрыл одеялом.
Можно подумать, Кисонька приготовлена в последний путь.
Если электрический матрасик коротнёт, чудодейственное ложе вполне может превратиться в погребальный костёр.
И откуда только подобные мысли?

■
Я так пристально вглядывался в темноту, что не заметил, как рассвело.
Так внимательно высматривал вдали, что не увидел прямо перед собой.
Вышедшая из леса фигура топчется совсем неподалёку.
Фигура фотографирует меня телефоном.
На всякий случай я принял благородный вид.
Говорят, у меня выразительный профиль.
Слева в три четверти выгоднее, чем справа.
Совсем другой человек.
Опять дверь в сарай не закрыли.
Птица спорхнула внутрь.
Снова придётся вызволять.
Птица выпорхнула.
И влетела обратно.
И вылетела.
Фигура прямо передо мной.
Буду стоять спокойно.
Мужчина должен уметь стоять спокойно.
Должен уметь стоять спокойно рядом со своим домом.
С домом и его обитателями.
С собакой и птицей.
С лужайкой, с деревом, с чугунной батареей под деревом, с подземельем под батареей, с подземной птицей в подземелье.
С маленьким соседом и с маленьким жёлтым экскаватором.
С сироткой и старухами.
С дочерью и Цыпочкой.
С Нурсултаном и Койко-Место.
С плотником, печником и Кисонькой.
С лесом, улитками, кадастровым межеванием, природоохранными зонами, победой над фашизмом, подмосковными вечерами, заборами, скважинами, колокольней и колокольчиками.
C мертвецами, которые вечно тут повсюду бродят.
С этими и другими несочтёнными душами.
В телефоне, в воздухе, на земле и в земле.
С прошлым и c будущим.
Со всеми вами во все дни и во все времена.